Как-то так

Дрожь унялась. Казнь миновала.
Он далеко. Горше не будет.
Ты молода, время целебно,
Прочее всё - снег прошлогодний.
Ну пренебрёг, что уж теперь-то
Толку в слезах - лишняя сырость.
Всё-таки был. Не показалось.
Может, оно даже и к счастью.

Если бы не он, ты б не умела
Петь снегирём, выть по-собачьи, 
Год напролёт ты с кочевым бы
Цирком теперь не кочевала.
Хлеб да вода, медные деньги...
Чем не житьё, что ж ты не рада?
Что всё сидишь, молча да молча,
Тушью черня раннюю проседь?

Ахнет ли где звонкая сбруя,
Свистнет ли где хлыст вольтижёра,
Всё об одном ты вспоминаешь, 
Всё позабыть не соберёшься,
Как в роковой тот понедельник
Он всполошил сонную дворню:
"Эй, лошадей! Ночь на исходе", -
И укатил, не оглянулся.

Ну не любил, вольному воля,
Грех не большой, с кем не бывает,
Право, забудь, экая важность!
Не вспоминай, лучше возьми вот
Горсть серебра - завтра в Варшаве
Купишь себе новую ширму.
Эй, лошадей! Ночь на исходе...
Чёрт бы побрал эти ухабы!

                      Михаил Щербаков

Как-то так

Дрожь унялась. Казнь миновала.
Он далеко. Горше не будет.
Ты молода, время целебно,
Прочее всё - снег прошлогодний.
Ну пренебрёг, что уж теперь-то
Толку в слезах - лишняя сырость.
Всё-таки был. Не показалось.
Может, оно даже и к счастью.

Если бы не он, ты б не умела
Петь снегирём, выть по-собачьи, 
Год напролёт ты с кочевым бы
Цирком теперь не кочевала.
Хлеб да вода, медные деньги...
Чем не житьё, что ж ты не рада?
Что всё сидишь, молча да молча,
Тушью черня раннюю проседь?

Ахнет ли где звонкая сбруя,
Свистнет ли где хлыст вольтижёра,
Всё об одном ты вспоминаешь, 
Всё позабыть не соберёшься,
Как в роковой тот понедельник
Он всполошил сонную дворню:
"Эй, лошадей! Ночь на исходе", -
И укатил, не оглянулся.

Ну не любил, вольному воля,
Грех не большой, с кем не бывает,
Право, забудь, экая важность!
Не вспоминай, лучше возьми вот
Горсть серебра - завтра в Варшаве
Купишь себе новую ширму.
Эй, лошадей! Ночь на исходе...
Чёрт бы побрал эти ухабы!

                      Михаил Щербаков